Засидка
(фото могут быть применены из этой папки)
Вяло и неторопливо текут мысли. Вспоминаются минувшие охоты, в этих и других местах, успехи и неудачи в другой, «светской», жизни, поступки свои и друзей, принятые решения, которые при альтернативном развитии событий могли бы кардинально поменять что-либо в жизни. Незаметно для себя самого начинаю дремать, и уже не различить, где видится сон, а где продолжается череда все тех же воспоминаний. Некоторые из мыслей посещают голову уже не в первый раз, то одним, то другим боком цепляясь одна за другую и блуждая в лабиринтах сознания. Все реже доставляют беспокойство комары, их назойливый писк даже не выводит из полусонного состояния, руки автоматически, без резких движений, давят самых отъявленных наглецов, пытающихся забраться в ухо или присосавшихся на тыльной стороне ладони. «Шестое чувство» заставляет слегка приоткрыть глаза, не меняя положение головы, и чуть внимательнее вслушаться в обстановку. Вслед за прокричавшей что-то на своем краю поля сойкой, внезапно поднялась разом вся стая маленьких птичек на середине поля. Тишина, лишь легкий ветерок слегка шелестит листочками на макушках берез, как будто кто-то идет в высокой сухой траве. Оказывается, уже начало садиться солнце, и темные углы возле елей на краю поля стали совсем темными. Небо, за минувшие пару часов здорово затянутое облаками, интенсивно сереет, неохотно расставаясь с нарядным бирюзовым фоном. Аккуратно слегка задираю рукав на левой руке и, скосив взгляд на часы, отмечаю время, не включая подсветки, — пока еще видно и так. Каким-то внутренним чутьем понимаю, что зверь уже подошел, да и сойка не стала бы орать просто так. Это не то темное пятно недалеко от моего захода на поле, — я помню, что это лишь темный пучок сорняка, с моего ракурса смахивающий на медвежью голову. Зверя сейчас не увидеть, он… «ТРРЕСТЬ!», — ломается сухая ветка метрах в пяти за лабазом у меня за спиной, — а вот, собственно, и он. Обходит поле, как всегда, абсолютно беззвучно (причем, чем крупнее и опытнее, тем беззвучнее), несмотря на свою мощь и немаленький вес могучего тела, и лишь иногда сухая ветка предательски выдает его перемещения. Это не кабан, прущий на пролом. Ну, вот и хорошо, теперь понятно, где ты есть. Сидим дальше. Сейчас он должен обойти все поле вокруг, не показываясь на глаза, и залечь где-нибудь на краю до наступления густых сумерек, не прекращая, как и я, в полудреме мониторить ситуацию на засеянном поле. Теперь мы с тобой оба, — ты и я, и кто-то из нас должен пересидеть другого.
Закричала сорока среди деревьев на другой стороне, подтверждая мои размышления, — значит, зверь прошел уже больше половины пути вокруг, и ни чего подозрительного пока не заметил. Иначе бы как-то проявил себя: или с силой выдохнул воздух, причуяв мой запах, и, фыркая, недовольно подался бы, уже не таясь, восвояси, или принялся бы намеренно ломать сушину, создавая шум, имитирующий присутствие другого человека, или еще как-то иначе. Лучше всего бы, конечно, мне сейчас уснуть, чтобы случайно не сделать какого-нибудь лишнего движения. Хотя специально подобранная одежда в виде суконных штанов и фланелевой рубашки, надетых на легкое термобелье, не издают звука, но скоро начну подмерзать и придется натянуть на себя новый бушлат, на котором сейчас сижу, а он пока не обмялся и может издать ненужный шуршащий звук. Надо было бы и куртку взять с собой тоже суконную, да побоялся обещанного прогнозом дождя. Да и старые берцы могут неудачно скрипнуть при неловкой смене позы. Но сон, как назло, как рукой сняло. Зря я прилег сегодня на часок после обеда, надо было накопить усталость, это помогло бы сейчас придать телу желанную неподвижность. Темнеет теперь довольно стремительно, безумно красивое зарево, полчаса назад перекрасившее собою голубое небо, само начинает меркнуть, а нежно-белые кучерявые облачка постепенно становятся грязно-серыми и увеличиваются в объеме и количестве. Похоже, дождик таки будет. Отмечаю для себя, что верховой ветер, несущий надо мной эти облака, не вполне совпадает с нижним, студящим правую щеку и уже с риском для разоблачения тащит мой запах почти вдоль кромки поля, лишь на несколько градусов отклоняясь в сторону от леса. Значит, меняет направление. А как только солнце сядет, может поменять еще сильнее, опуская охлаждающийся воздух вниз, в сторону лога. Мне это совершенно ни к чему, но поделать уже ни чего нельзя. Остается только надеяться, что залегший почти напротив косолапый не пойдет проверять перед выходом на второй круг, да и не успеет мой запах за это время стать столь разительным. Не зря же вся верхняя одежда, хорошо выстиранная дома без умягчающее-ароматизирующих прибамбасов, здесь вторые сутки висит только в наружных холодных сенях избушки, приспособленной под охотничью базу, а тело перед отправкой на засидку подвергается тщательной гигиенической процедуре при помощи заморских влажных салфеток, уничтожающих человечий дух. Берцам перед подходом к полю тоже досталось – на них ушел весь остаток флакона специальной жидкости, маскирующей их запах под прелую листву.
Жалко, что на этой базе нет такой хорошей русской бани, как на соседней, — проблем с салфетками было бы гораздо меньше, и вместо химии, работали бы березовый, пихтовый и можжевеловый веники. Но бани нет, как нет и колодца, а таскать воду ведрами от реки за 3 километра, спотыкаясь по кочкам полупересохшего болота, — находится за гранью добра и зла. Для еды и простого умывания надо не много, и алюминиевый «молочный» бидон с водой мы всегда привозим с собой. С другой стороны, здесь более глухое место, и топтыгин чувствует себя смелее, считая овес на поле практически своим. Во всяком случае, хочется так думать. Надеюсь, сегодня химия все же сработала и, пересекая мой заходной след через 3,5 часа, во время своего обхода по кругу, зверь не насторожился настолько, чтобы вовсе отказаться от вечерней трапезы. Уж очень не хочется сидеть до утра. Хотя лабаз построен достаточно удобно и грамотно, от долгой неподвижности неизбежно затекут и начнут замерзать конечности. Пока совсем не стемнеет, шевелиться мне нельзя вовсе: как бы ни был лабаз углублен в тень между старой березой и вековой елью, потапыч его, как и 2 других старых лабаза, прекрасно знает, и сейчас наверняка следит поочередно за всеми тремя, примечая любое малейшее движение в тени над ним, выдающее присутствие опасности. Хорошо, что пришел сегодня на несколько часов раньше. Во-первых, мой след успел получше выветриться, а во-вторых, не спеша подготовился: отстегнутый погон, не мешаясь, висит на ветке за спиной, ночник вынут из футляра и пристроен так, чтобы не спихнуть его с сиденья вниз в темноте, выключенная пока рация и фонарик, заблаговременно переключенный в красный режим, тоже находятся на своих местах, и даже крышечка с маленькой бутылки нарзана приотвинчена, чтобы не пшикнуть в неподходящий момент скопившимися газами. Самое главное – не издать нехарактерных для естественного лесного шума звуков. Нарзан мне хорошо помогает от изжоги, обычной после обильного обеда, да и позволяет загасить в какой-то степени внезапно накатившийся кашель, нападающий всегда неожиданно и некстати. Плохо, что на этом лабазе нет упора для стрельбы, он не нужен для стрельбы накоротке из гладкостволки, а вот для карабина, тем более при выцеливании в темноте в дальний угол, был бы совсем не лишним. Только не надо касаться упора стволом: оружие можно класть только на цевье, иначе промах обеспечен. Чтобы занять время, еще раз прокручиваю в голове анатомию медведя – строение скелета, расположение внутренних органов. Лучше всего стрелять немного наискосок, по диагонали, чтобы пуля вошла в плечевой сустав и максимально разрушила легкие, как сама, так и осколками костей, и оставила достаточно длинный раневой канал. Заодно и зверь стреноживается, в случае неточного попадания. Конечно, идеально было бы разбить позвоночник, чтобы добыча и не мучалась, и осталась на месте стрела, но нужно очень хорошо понимать, где этот позвоночник проходит среди мохнатого меха и горы мышц и жира, да и попасть в него при помощи ночника – не самая тривиальная задача. Надо еще учесть, что дальний угол поля, наиболее поеденный топтыгиными, спускается «языком» к логу, вниз, а новый сегодняшний лабаз, построенный почти у верхней кромки с другой стороны, довольно высокий, и выстрел туда получится под углом сверху вниз, наверное, градусов 20. Следовательно, промеренную заблаговременно дальномером дистанцию в 110 м следует с точки зрения баллистики при стрельбе рассчитывать примерно как 80-90 м. Если же мишка решит, как бывало, вылезти прямо из-под лабаза, тут придется иметь ввиду даже высоту установки прицела над стволом. Иначе повторится ошибка, которая приключилась со мной в Танзании, когда, стреляя бегемоту в висок с расстояния 4 м, вогнал пулю ровно на 5 см ниже точки прицеливания, и история вышла «та еще»… Слава Богу, толстокожего в итоге добрали, хотя и не без приключений.
Между тем, почти стемнело. На фоне светлого овса контрастные темные тени видны очень хорошо, и менять прицел на ночник не спешу. Недолюбливаю я ночники: мультики – они и есть мультики, а не живое изображение, вот и тяну до последнего, надеясь, что выстрел не заставит себя ждать до полной темноты, когда даже в 56-мм объектив ни чего не разглядеть. К тому же, в снятый ночной прицел удобнее пока поглядывать периодически на подозрительные места у поля, чем ворочать его вместе с карабином. Ни шороха, даже ветерок стих. Птички улетели, и даже комары затихли. Лабаз теперь в полной темноте со стороны поля, и можно наконец пошевелить стопами ног, хоть немного разгоняя застывшую кровь. Жаль, что зверь не вышел по светлому: в дневной прицел и стрелять приятнее, есть возможность как следует разглядеть точку прицеливания, да и, чего греха таить, надеялся я все же обойтись без надевания бушлата. А уже к спине и локтям подобралась северная прохлада. Да, север Кировской области – это вам не Московия… Ну, как говорится, «охота – это не магазин»! Начинаю потихоньку, слегка приподнявшись на полусогнутых ногах, тянуть из-под себя одежонку, сразу натаскивая ее на спину и всовывая руки в рукава. Предательски шуршит дорогая мембрана, кажется, со звуком волочащейся за машиной по асфальту полеты с кирпичами. Но вроде обошлось. Хорошо бы для согрева глотнуть из припасенной фляжки рома, но буду терпеть. Это – для «на кровях». Вожу с собой эту фляжку уже третью охоту, а все возвращаюсь в холостую. В этом году урожай на лесную ягоду, и медведи, поев немного овса, достигшего восковой спелости, подались добирать последнюю чернику и бруснику, ее и приходится в основном наблюдать в свежих фекалиях Хозяина леса. Но вот в последние дни пришли наконец первые заморозки, и это должно подстегнуть босоногих на более калорийное питание, чтобы поскорее набрать необходимый им для успешной зимовки жир. Соответственно – и я не должен пропустить этот момент, не оставаться же мне второй год без вкусной медвежатины! Стоп, — ловлю себя мысленно за язык, — не загадывай! Такие распланированные мечты обычно плохо заканчиваются, наказание за самонадеянность неминуемо настигает в виде упущенной удачи на охоте. Будем ждать, если повезет, — значит, повезет. Давно ушли те лихие времена и те бесшабашные медведи, которые, не стесняясь, паслись в любое время, не остерегаясь человека, и можно было отстрелять рекордного гиганта из двустволки с 20 шагов. Нынешние медведи – не ровня им, хоть и стали, в основном, поменьше размером, но законы развития вложили и им в голову основные правила безопасности, необходимые для выживания. Нередко перед выходом на поле зверь не просто обходит его вокруг, но и заглядывает непосредственно на каждый лабаз или вышку. Подобные привычки сохраняют ему жизнь и, уж не знаю, каким образом мамаша внушает подобные правила своему потомству, но с каждым годом наши собратья становятся все умнее и умнее.
Внезапно почти прямо перед лицом молчком пролетает вальдшнеп, заставив вздрогнуть всем телом. Что-то даже обычных спутников вечерней охоты – енотов сегодня не видно. А вот просвистели крыльями где-то над головой невидимые чирки. Эх, хорошо-то как! Начинаю вспоминать, как стрелял несколько лет назад на этом поле кабана. Секач вышел по-медвежьи тихо и неожиданно, даже не выведя меня из состояния дремы, и я заметил его, только приоткрыв эпизодически глаза. Помню, сидел еще на старом, низеньком, всего 2 метра над землей, лабазе, ужасно скрипящем и прогнившем, к тому же крайне неудобно узком и без спинки. Долго решался, стрелять ли хрюна, или отпустить с миром: ведь для медведя оставался еще целый вечер. Но охотничий инстинкт пересилил и, наведя на пришедшую не в лучший свой час ко мне животину прицел, чтобы получше разглядеть, я отвел его уже только после выстрела, пальцы сами сделали свое дело, отточенным движением сняв оружие с предохранителя и плавно нажав на спуск. Но сейчас нет пока ни кого, и я продолжаю, прикрыв снова веки, перебирать в памяти разные случаи. Помню, как первый раз в жизни положил одним выстрелом двух подсвинков. Дело было в Тверской области и, наведя перекрестие на ухо ближайшему, я не разглядел, что второй братец кормится за профилем первого. А как-то раз преднамеренно отпустил без выстрела здоровенного, размером с лося, секачину в конце декабря, даже вообразить страшно букет ароматов, который он носил в конце гонного периода. И как, наоборот, еле сдержался от выстрела здесь, в Кировской, вскинувшись по лосю, забредшему в полутьме на овсяное поле вместо медведя или кабана. Как однажды охотились на болоте на уток, и на меня в штык выбежали два молоденьких лосенка, напуганные нашими выстрелами и отбившиеся от мамки. Один оказался половчее и сразу перескочил через канаву, а другой, поскользнувшись, забарахтался в ней и, еще более перепугавшись, когда все же выкарабкался, все косил глазом на мою протянутую для помощи руку, а потом наконец бросился улепетывать наутек вслед за братом. Когда же это было?
Между тем, прохлада уже потихоньку забирается в рукава и за шиворот, и я запахиваю бушлатик поплотнее, а руки запихиваю, как могу, в удобные карманы. Пользоваться ни молнией, ни, тем более, кнопками или липучками, сейчас нельзя, слишком велика слышимость в этом затихшем ночном мире. Возможно, медведь все же что-то заподозрил сегодня и потихоньку ушел. Или решил придти попозже, под утро. Но я все сижу, надеясь на чудо. Начавший накрапывать дождик неожиданно усилился, уютно шлепая каплями по желтым листьям березы над головой. Через час намокнувшие и ставшие тяжелыми, листья облетают, периодически пугая мой сторожкий слух. Поредевшая крона уже не особенно спасает, и вскоре приходится плотнее притулиться к дереву правым плечом, чтобы капало, даже если на бушлат, то по крайней мере не за шиворот. Мембрана, как-никак, выручает, до промокания насквозь пока далеко. Все небо до горизонта заволокло тучами, темень стоит кромешная. В последний раз проверяю, потихоньку вскинувшись, и, убедившись, что в дневную оптику уже не видно ни зги даже на фоне светлеющего в темноте овса, все же меняю дневную оптику на ночной прицел. Старый добрый надежный «Аппель» позволяет сделать это почти совсем бесшумно даже на ощупь, только для страховки подкладываю между сопрягаемыми частями кронштейна собственный палец перед касанием металла об металл. Думы прыгают с одного на другое, спать теперь совсем не хочется. Время от времени, отставив подальше от деревянной ступеньки, чтобы нечаянно не стукнуть ботинком, разминаю по очереди то одну, то другую ногу. Хуже всего спине и тому, что пониже ее, но, слава Богу, этот лабаз позволяет хоть как-то менять позу, хотя, похоже, до намеченного заранее часу ночи я здесь не выдержу. Осторожно, укрыв запястье рукавом и другой рукой, включаю на долю секунды подсветку часов и отмечаю время. Оказывается, еще только четверть двенадцатого, а казалось, что уже половина. Значит, подмерзаю-таки, да и потряхивать слегка начинает. Некстати этот дождь. Впрочем, вот он и стихает… Пытаюсь насильно дышать пореже, в надежде, что все же удастся таким путем задремать. Может быть, мне просто почудилось несколько часов назад, что зверь обходит поле? Нет, — ни каких «до часу», посижу до 00:00 и пойду до дому, до хаты, сушиться. Будем считать, что опять не повезло. Это надо принять, как данность, и не отчаиваться.
«Чав, чав, чав, чав, чав…», — как-то сразу и вдруг начинает почти резать слух в безмолвной окружающей тишине откуда-то спереди. Оп-па! А ведь невооруженным глазом ничегошеньки совсем не видать! Осторожно, стараясь, чтобы карабин не полетел вниз, соскользнув прикладом с намокшей скользкой деревяшки, беру его и прилаживаюсь сначала просто поглядеть в ночник. Крупный медведь, очевидно, только что вышел на поле, как только прекратился дождь, и, часто чавкая, активно кормится, прямо стоя на четвереньках и оборотившись ко мне своей самой упитанной частью. То ли неохота даже ему садиться задницей в мокрый от дождя овес и налившиеся в глинистом грунте лужицы, то ли так оголодал, что набросился на еду прямо на ходу. «Избушка-избушка, оборотись к лесу задом, …», — всплывает откуда-то из глубин памяти детская сказка, которую озвучивал в своей иной жизни, показывая маленькому братишке диафильмы. Сейчас, при полном отсутствии и звезд, и луны, даже в ночник видно зверя не очень-то, только расплывчатое черное пятно на чуть более светлом фоне злака. Ладно, пока не смотрит в мою сторону, решаю ненадолго включить активную подсветку, чтобы получше разглядеть. Да, мех, хоть и мокрый и слежавшийся, все равно видно, что шкура почти уже зимняя, да и жирок перекатывается по бокам во время движения. Ну, явно не пестун, да и не мамаша: малышей ни где нет, значит, можно будет стрелять. Подсветку выключаю и начинаю аккуратно вкладываться, разгладив собравшуюся на плече складку бушлата. К тому моменту, как я плотнее прижимаюсь предплечьем для устойчивости, ввиду отсутствия опоры, к стволу дерева и успеваю отрегулировать яркость прицельной марки, топтыгин как раз, не прекращая уплетать за обе щеки даровое угощение, поворачивается боком. Остается только навести перекрестие на то место, где у него примерно заканчивается локоть и, сняв послушный Зауер с предохранителя, начать плавно давить на спуск.
Еще не угас мощный «рявк», перекрывший по громкости звук выстрела и вмещающий в себя всю историческую ненависть, злость и обиду за прерванный ужин и боль, и не коснулась земли выброшенная безукоризненным затвором гильза, как я уже, со вторым патроном в стволе ищу в прицеле темное пятно для повторного выстрела. Но ночник, темнота и молниеносная реакция зверя не позволяют зафиксировать цель, только уши успевают отследить направление бега по чвакающему полю. Возможно, эхо от окруженной с трех сторон лесом площадки ввели косолапого в заблуждение, а возможно, он банально уходил обратно, туда, откуда сегодня пришел перед последней своей трапезой, в лог, причем не просто в лог, а именно слева от меня и в мою сторону. Прицел довел его до этой кромки, не догнав, и уперся в большую разлапистую ель, нависающую нижними ветками едва не над овсом. Звуки убегающего с хрипом зверя там задержались, захрустели ветки, потом вдруг дважды страшно булькающее захрипело и все стихло. За деревом ни чего не видно, явно зверь ушел с поля, но, похоже, ранение смертельно. Уже не скрываясь, смотрю на часы, — без четверти двенадцать. Хорош бы я был, собравшись ретироваться домой, если бы косматый вышел на 15 минут позже… Вслушиваюсь в тишину, похоже, ставшую после выстрела еще более строгой, еще несколько минут, но ни каких признаков движения. Либо «дошел», либо ушел подранком, и ушел далеко. Включаю рацию и вызываю егеря Сашу, через какое-то время он отвечает. «Стрелял, зверь ушел с поля, я его не вижу, но попал хорошо». Договариваемся, что я дойду до своей машины, в которой кемарил Саша, и подъедем глядеть с фарами. Вспомнились рекомендации из какой-то охотничьей книги перед слезанием с лабаза после стрела сначала бросить вниз свой рюкзак: якобы, подранок медведя может быть очень злопамятен, и, подкравшись сзади и затаившись, он может кинуться на обидчика в момент спуска, но в темноте может обознаться и вся ярость атаки достанется рюкзаку, спасающему таким образом жизнь человека. Но почему-то присутствует уверенность в том, что этот медведь не скопит сил для последнего смертельного удара. Включаю налобник, собираю манатки. Ночник снимаю с карабина: если дойдет до добора, он будет теперь только мешаться, перекладываю рацию и второй, узколучевой фонарик, способный играть роль подствольного, поудобнее, рюкзачок за плечи и слезаю. Сделав несколько шагов по направлению к центру поля, разворачиваюсь и свечу на то место, куда ушел мой протеже. Вижу: лежит, не дышит. Ну, и слава Богу, отмучался, и агония длилась не долго. Ближе поглядим, когда подъедем с Сашей.
Мишка оказался крупным упитанным мальчиком, сала я с него засолил, сняв с задней части и спины, пальца на 3 толщиной. Живого веса явно больше 200-220 кг. Чтобы погрузить его вдвоем в мою Тойоту, пришлось вырубить 6 лагов и раздеться из-за жары от физической нагрузки. Погрузка длилась более 1,5 часов, но это в радость: наконец-то я размочил «безмедвежий» сезон 2011 года. А ведь были времена, когда стрелял по два косолапых за осень! И главное, — взят чисто: 300-грановая (19,44 грамма) пуля Tripple Shock из патрона фирмы Federal в калибре .375H&H, сломав на входе и на выходе по ребру, пробила сердце и практически уничтожила легкие (вот почему я слышал захлебывающиеся кровью хрипы!), в результате чего столь сильный зверь смог пробежать перед смертью не больше 90 метров. А значит, — не мучался, и в этом моя главная награда. Теперь, до будущей осени, — только кабаны, лоси и косули, впереди зимний сезон коллективных охот. Охота окончилась, и, — да здравствует охота! А Вам, читатель, ни пуха, ни пера!
Вадим Семашев, 2011 год