Начало, или «истоки».
- С чего все началось.
Действительно, с чего оно все начиналось? Ни отец, ни дед, никогда не был охотником, брат у меня младший, причем аж на 11 лет… Может быть, с того, что, прочитав всю литературу на тематику, связанную с охотой и путешествиями, в своей домашней библиотеке, а потом в общественной «казенной» и библиотеках своих друзей и единомышленников, мы часами бродили после школьных уроков по закоулкам рижской Саркандаугавы? С того, как, воображая себя героями Фенимора Купера, Майн Рида, Луи Буссенара и других «Богов» подросткового возраста, пытались выслеживать и преследовать бродячих котов (а если повезет, то и зайцев, правда, безуспешно) в Межа-Парке и на прилегающих тогда к нему стройках? Или позже, когда уже стали изготовлять самодельные самопалы и поджиги, тренируясь в стрельбе из них, пришедших на смену лукам и аналогам южноамериканских духовых трубок со стрелами, изготовленных из старых алюминиевых лыжных палок? С того, как трепетно хранили выкопанный на песчаном карьере возле кладбища «клад» из проржавленного диска от ППШ, УСМ от трехлинейки в таком же состоянии, и дюжину стреляных гильз от АКМ, собранных на стрельбище в Бикирниекском лесу?
С чего начинается Родина…, — поется в известном фильме «Щит и меч». Родился вот я в Москве, но детство и юношество протекли на экологически чистой прибалтийской земле, где в пригороде Каунаса давно лежат мои предки, а в Риге по сей день откликаются друзья и знакомые. Что есть моя Родина, если тогда до 80% живущих там людей были русские, а остальные и не воспринимались нами, как «какие-то другие», просто нам всем по-русски было комфортнее и удобнее общаться (хотя, в каунасском дворе мы, мальчишками, свободно могли болтать и по-литовски, не было проблем, это потом уже все забылось). Куда все делось, когда на бывшем Рижском Полигоне, где все всегда собирали грибы, седой «земесарг» стал угрожать застрелить из карабина мать, обратившуюся с вопросом по-русски «как выйти из леса» (к какому-то ориентиру, сейчас уже не помню)?
Теперь Полигон, и «военный городок» при нем, вовсю используется натовскими солдатами, все усыпано стреляными гильзами, но уже от 308, а не 7,62х39… Родители уже перебрались к нам с братом в Первопрестольную, и на границе отец, отставной полковник, а впоследствии зам директора Рижского Вагонного Завода, прослезился, впервые переводя свои наручные часы на «московское время» (до этого, как всегда в гостях, прибавлял час в уме). Что есть Родина для этих миллионов, поселившихся там ПОСЛЕ СОРОКОВОГО ГОДА? В чем они виноваты? Впрочем, прошу извинить Читателя за это отступление.
Писать, конечно, я собрался совсем не об этом, просто неразрывно связаны мои воспоминания об охотничьем становлении с той обстановкой, которая окружала пацанов в то время. По телевизору показывали 2 программы: Первая и Вторая, о «персональных компьютерах» ни кто не помышлял, и все увлечения дворовой компании чередовались между самодельными «взрывными устройствами» (сейчас страшно даже подумать) из напиленного напильником магния с марганцовкой, игрой «в салочки на велосипедах», стрельбой из различных подручных средств и рыбалкой. Рыболов я, кстати, был тогда страстный, еще много лет после отбытия в военное училище семья и друзья пользовались моими запасами хитрых снастей и приспособлений, сделанных собственноручно. Однажды даже так увлекся, стоя по пояс в реке в пик клева, что проворонил, когда уперли оставленные на берегу почти новенькие джинсы…
В то же время можно было спокойно гулять до утра, не опасаясь, что тебя убьют или ограбят, а твою девушку изнасилуют или возьмут в заложники. Так получилось, что при переезде в новый дом в Пурвциемсе нас сплотилось несколько парней из семей военнослужащих, новеньких в новом районе, неожиданно влившихся в переполненный «8д» класс 60-й средней школы. Дом, стоящий сразу за строящимся тогда крупнейшим в Риге супермаркетом «Минск» (после ликвидации Союза переименован в «Rimi»), назывался за свою форму «кораблем», а за народонаселение «пентагоном», и изначально предназначался только для военных.
Мы все находились в примерно равных условиях, и поминутно бегали друг к другу на этаж, выпрашивая недостающих рыболовных крючков, клей или бумагу для постройки кордовой модели самолета, а то и просто за советом, как лучше смешивать горючее для «2-кубикового» моторчика, чтобы он легче запускался. Помню, сообща чинили латанную-перелатанную управляемую (!) машину – игрушку младшего брата моего тогдашнего друга Валерки Т., которую их семья привезла из Чехии, где их отец до этого служил в Группе Войск. В общем, было, чем заняться и без компьютеров.
Вот в один из таких зимних вечеров забегаю я как-то к тому самому Валерке, уже и не вспомню, зачем, да это и не важно. А надо сказать, что Валеркин-то отец как раз и был в то время охотником. Насколько себя помню, мне в то время, когда иным отрокам в период созревания некие «сладкие сцены» во сне виделись, эти сцены, конечно, тоже снились, но едва ли не в еще большей степени представлялись различные виды огнестрельного, и не только, оружия, и сцены, связанные с его применением, преимущественно на охоте, или, по крайней мере, в диких условиях. Прямо бредил этим, вплоть до того, что от воображения руки почти физически ощущали твердость пистолетной рукоятки, ложи или приклада, торчащий бугор тугого затвора, и глаз уже во сне видел линию, в которую выстраивается прицельная планка, мушка и бегущий кто-то, видимый пока неясно…
Короче говоря, «сумасшедший, что возьмешь…», как пел тогда еще живой Владимир Семенович Высоцкий. Ну, сумасшедший или нет, но мы с другим моим другом Олегом Л. первыми записались в стрелковый кружок у тогдашнего военрука Юрьева Ивана Лукича, заработали значки «Меткий стрелок», а впоследствии сдали и на разряд, когда вывели нашу школу на первое место в районе по стрельбе из «мелкашки».
- Загон.
Итак, забегаю я в тот вечер к Валерке, и вижу такую картину: отец его собирает рюкзак, приготовлено зачехленное ружье, разложены вещи… Нетрудно понять, что человек собирается, причем не куда-нибудь, а на охоту! Для чего я описал все о себе во вступительной части? Для того, чтобы легче было представить ту интонацию, с которой 14-летний подросток может задать простой и глупый, казалось бы, вопрос: «На охоту собираетесь?». Все в нем было, наверное, в моем голосе-то: и неподдельный интерес к оружию и всему, с ним связанному, и вечная тяга в лес (и вообще к Природе), и безнадежная, невысказанная, мольба, без надежды на чудо… Чудес ведь не бывает…
Но толи голос меня выдал, то ли еще какие-то соображения возникли, но, приостановив свои сборы и поглядев на нас с Валеркой внимательно, дядя Костя неожиданно предлагает нам поехать с ним! Не верю своим ушам! Так не бывает! Переспрашиваю, и, получив однозначное подтверждение, пулей взлетаю на этаж выше, к родителям, до последней секунды не веря во внезапно привалившее счастье. Наверняка ведь что-то случится и меня не отпустят (о скепсисе отца прекрасно знал, надоев ему к тому времени с просьбами о вступлении в охотколлектив).
Голова пошла крУгом, когда, запыхавшийся, с порога выпалил: «Меня на ОХОТУ зовут, завтра, можно?», и получил в ответ согласие. Бегом опять вниз, оповестить, что я уже точно ЕДУ, получить краткие инструкции по сборам и времени готовности, узнать, что едет и третий друг из нашей троицы – Олег, и – снова бегом наверх, собираться… Мои первые в жизни сборы на охоту проходили весьма своеобразно. Произведя инвентаризацию всего имеющегося в квартире, на свет божий были извлечены: отцовские армейские ватные штаны и бушлат защитного цвета, несколько пар армейского же нижнего белья нежно-голубого цвета, офицерская шапка-ушанка, какие-то рубашки, свитер и… резиновые сапоги. Ни валенок, ни унт (мои городские ботиночки сразу были отметены, а отцовские хромовые сапоги оказались меньшего размера – я тогда уже носил 44 размер, а он 42).
Не помню уже, какой был мороз в ту зиму в Латвии, но –5…-10, наверное, было, снег лежал. Поэтому, чтобы я не остался «без ног» в резиновых сапогах, решено было утеплиться двумя парами портянок, изготовленных тут же из лишних комплектов нательного белья. Немедленно и был получен первый в жизни урок их наматывания. За неимением варежек, были использованы кожаные перчатки. Не имея представления о необходимой степени подвижности или согревающих свойств одежды в ЗАГОНЕ (а без оружия нас могли взять только под этим предлогом), мама очень беспокоилась, чтобы ее великовозрастное чадо не замерзло.
Так или иначе, к 23:00 сборы с грехом пополам были в основном закончены. В 4:00 нужно было стоять «во всеоружии» у подъезда, в ожидании машины, которая должна была собрать отъезжающих. Не помню, удалось ли мне уснуть в ту ночь, впечатлений было море. Нельзя сказать, чтобы лес для меня был какой-то диковинкой. Не имея дачи, мы много лет семьей все лето выезжали в пятницу с палаткой на какое-нибудь озеро, на все выходные. Жарили шашлыки и свежепойманную рыбу, варили уху, купались, чинили отцовский ВАЗ-2101 и занимались глупостями, возвращаясь в городскую квартиру к исходу воскресенья. Школьным классом регулярно в полном составе выходили в дикий поход на несколько дней, с палатками и хотулями, носимыми на своих плечах (родители не боялись нас отпускать). Ездили с отцом на тех же «Жигулях» в Тольятти к родственникам, ночевали и ловили рыбу по дороге, где придется, в лесу, на какой-нибудь речке, или просто у дороги («дальнобойщиков» тогда на дорогах почти не было, а того, что кто-то убьет ночью и заберет машину, можно было не бояться). Это не считая регулярных выездов по грибы и на шашлыки семьями, с которыми были дружны родители. В общем, вырос я в какой-то степени на природе. Но в мероприятии, где объединены бы были оба счастливых момента: выезд в лес и общение с оружием, я участвовал впервые, и это будоражило юношеский мозг.
Собрались у подъезда без опозданий, машиной оказался ЗиЛ-157 с КУНГом, списанный с узла связи, в котором служил валеркин отец и, насколько я понял, вся команда, с которой мне предстояло пройти «охотничье крещение». Это я узнал позже, когда мы ехали к этому узлу связи в центр Риги, повторяя маршрут следования при сборе офицеров по тревоге, и собирая по пути охотничий народ. Кстати, к своему удивлению, увидел среди всех и женщину-охотника, одетую, как все, включая бесформенную шапку-ушанку, с зачехленной 2-стволкой и рюкзаком. До этого даже не подозревал, что такое бывает, да и после встречал не часто.
Через какое-то время выяснилось, что при списании КУНГа перестарались с демонтажем оборудования, и помещение оказалось лишенным штатной печки, калорифера и связи с кабиной. Только свежие прямоугольники на фанерных стенках и полу указывали места былой установки этих полезных приспособлений. Во всяком случае, в своих резиновых сапогах к тому моменту, когда часам к 8 (о рижские расстояния!), обрезав квартал, начали вываливаться из «автобуса», я ног почти не чувствовал. Мой внешний вид, наверное, был весьма занимательным: как мячик, одетый во все теплое сверху, включая ватные штаны, и эти резиновые полусапожки снизу… Мои коллеги по дебюту тоже были выряжены подобным, забавным со стороны, образом.
Тем не менее, нас быстро расставили вперемежку с местными егерями, растянули цепью и велели, погромче подавая голос, выдвигаться. Покрякивая, попукивая и выбивая чечетку, с Богом тронулись. Старался честно орать, что есть мочи, чуть не сорвав голос в первые же 10 минут от усердия. Очень хотелось качественно выполнить поставленную задачу, выгнать на линию стрелков все, что шевелится. Время от времени сверялся с голосами соседей, чтобы не отставать и не убегать вперед. Правда, насчет «убегать» — проблема не стояла, т.к. очень скоро выяснилось, что моя экипировка эээ… не совсем соответствует моменту. Ноги, правда, отошли, но зато из-под расстегнутого теперь воротника бушлата валил густой пар, а в рукавах и городских перчатках было набито снегу в результате преодоления сугробов и падений. Если добавить к этому изрядную толику снега, насыпавшегося с веток сверху на шапку и плечи (да и за шиворотом досталось), то при наличии мало-мальски развитого воображения, можно себе представить картину эдакого пыхтящего и покрикивающего существа, разве что совсем чуть-чуть похожего на человека. Наверное, этим можно объяснить эпизод, который запомнился мне, наверное, на всю жизнь.
Выхожу я на некую полянку, и остановился буквально на несколько секунд, чтобы перевести дыхание. Стою практически неподвижно, впитывая живительный кислород из свежего лесного воздуха. Замер, как истукан. В это мгновение, практически навстречу мне, выбегает из подлеска, окаймляющего полянку, группка косуль… Штуки 3 или 4, сейчас уже не упомнишь, да это и не суть важно. В тот момент показалось, что могу потрогать ближнюю рукой, но на самом деле, думаю, остановились они метрах в 2-3 от меня. Красииивые… Стоят, глазюки огромные, ушами крутят, выслушивая моих соседей по загонной линии…
Надо сказать, что отношение к охоте в те времена было особо строгое: стрелять позволялось только тех зверей и в том количестве, каких и в каком разрешалось согласно лицензии. Получить лицензию на копытных было делом непростым, некоторым коллективам таковая и не доставалась из года в год. Что говорить, если «трудоучастие» честно отрабатывалось, а не «компенсировалось» деньгами! Поэтому правила добросовестно чтились, о том, чтобы потом «замазать косяк с егерем», никто и не помышлял. Короче говоря, лицензия была у команды в 15 человек только на 1 кабана. Поэтому, налюбовавшись вдоволь, я решил, не без сожаления, обозначить свое присутствие. По моемУ «УХ!» косули молниеносно, как по команде, повернули свои головы ко мне и уставились, только на мгновение, которое им понадобилось для осознания, что они здесь не одни, в мою сторону. В следующее же мгновение они уже неслись над землей, улепетывая от чудесным образом возникшей потенциальной опасности. Красота стояла неописуемая.
Однако, красота-красотой, а работа-работой, и надо было двигаться дальше, т.к. собратья уже стали меня опережать, и надо было выравнивать линию. Как говорят «в армии тяжело только первые 25 лет, потом втягиваешься», так и я, продвигаясь в своей нехитрой амуниции, со временем притерпелся и, в общем-то, свою задачу выполнил. Впереди прозвучал выстрел, совсем недалеко, и вскоре я вышел на стрелковую линию. Народ копошился где-то уже за ней, но след становящихся на номера и ближайшая обтоптанная позиция стрелка бросались в глаза на поперечно лежащей к моему ходу лесной просеке. Все собрались, зверь был взят.
Добытым оказался гигантский, просто огромный по своим размерам, кабан. Размер его представлялся настолько непостижимым, что, не побоюсь этого слова, забегая вперед, я на протяжении всей своей охотничьей жизни более не встречал секачей такого размера. Заталкивали его в заднюю дверь подъехавшего по просеке ЗиЛа, по специально срубленным из молодых сосен 4-метровым лагам всем гуртом, что заняло около часа времени. Но до этого, конечно, первым делом удалили семенники и осмотрели попадание. Был выстрел крупной картечью (думаю, 8-8,5-мм, т.к. обсуждали 9 картечин в патроне), в правый бок. Прошу не удивляться, лишь сравнительно недавно появились запреты на применение картечи на загонных охотах по копытным. Попадание 3 картечин оказалось смертельным, вепрь пролетел по инерции около 70 м и пал.
Попаданий в сердце+легкие, печень и касательно под самым позвоночником оказалось достаточно. Все для меня было впервые: и лежащие на снегу свежеотнятые семенники, по 2 моих кулака размером каждый, и огромный поверженный зверь, которого можно было трогать, сколько душе угодно, и адреналин, вызванный динамикой ситуации… Кабанчик занял почти весь пол в КУНГе, по краям разместились все участники, и машина пошла в лесную избу (тогда мне трудно было понять разницу между егерем, лесником, охотоведом или кем-то еще, и т.к. все охотхозяйства делились только на военно-охотничьи и гражданские, то про себя я называл его лесником, а жену его, соответственно, лесничихой).
Во дворе — оборудованная перекладина для подвешивания за ноги зверюшек при свежевании. Но ввиду размеров сабжа в данном конкретном случае, его стали шкурять прямо на снегу возле этой перекладины. Помню, как впечатлил горячий пар из свежевскрытого тела животного, и как подмерзшие опытные охотники чередовались, чтобы погреть руки при разделке. Я стоял рядом, все это было вдиковинку, старался только не упустить ни одной детали, как обрезаются копыта, снимается шкура, вскрывается требуха, вынимаются внутренности, как куда-то тут же срочно понесли в ведре печенку, сердце, легкие и почки…
Разделив все мясо, с учетом сортов, на абсолютно одинаковые кучки по числу участников (по-моему, леснику тоже досталось), разыграли по-честному, не глядя. К моему величайшему изумлению, нам с друзьями тоже причиталось, причем наравне со всеми! Оставалось запихнуть эти 25-30 кг свежего мяса в не слишком большой рюкзак… Приблизительно к концу работы всех позвали к столу. Проверкой на трихиннелез никто не озадачивался. Лесничиха приготовила совершенно чУдные печенку (и другие потрошки) со сметаной и отварную картошечку. Взрослые, кроме одного водителя, позволили себе достать и припасенные сугревательные пузырьки, но нам, пацанам, нагулявшимся на свежем воздухе, этого и не требовалось: лопали так, что за ушами трещало.
Потом было возвращение, все на том же ЗиЛе, уже потемну, по домам. Мое изумление было НИЧТО по сравнению с удивлением на лице отца, в том, что сын, без ружья, впервые отправился в лес на охоту, и припер в дом полный рюкзак кабанятины! Думаю, именно это тогда сыграло свою роль и помогло сдвинуть с мертвой точки охотничий вопрос в нашей семье.
Так или иначе, через полгода мы с отцом стали конспектировать статьи охотминимума, штудировать дефицитную охотлитературу, а через пару-тройку месяцев случилось долгожданное: как-то вечером, после службы, отец принес в дом продолговатую картонную коробку странной формы, и сердце … нет, оно не просто радостно забилось, оно готово было выпрыгнуть из груди: из коробки подняли на свет самое прекрасное, что я мог представить тогда в своей жизни – настоящее охотничье ружье 12-го калибра под названием ТОЗ-34, с вертикально спаренными стволами, которое с этого момента будет ЖИТЬ У НАС В ДОМЕ, и не надо будет сдавать его каждый раз в школьную оружейную комнату, и можно его бесконечное число раз трогать, целовать и разглядывать, чистить, наконец, без ограничения, смазывая приятно пахнущим ружейным маслом!
И мы ездили на стрельбище в Бикирниекском лесу, проверять его бой по прочитанным в книжках правилам. Но, по большому счету, какая уже была разница, разве поехал бы кто-нибудь его менять, если бы оно не устроило? Люди стояли в очереди на покупку ЛЮБОГО, но благодаря тому, что оружейный склад охотмагазина на ул. Суворова (теперь ул.Чака) располагался прямо на территории склада боеприпасов, подчиненного отцу, в Гарциемсе, и нам в любом случае досталось ЛУЧШЕЕ. Своеобразный запах охотничьего пороха, отличавшегося от винтовочного, пьянил. Я был счастлив! Это была судьба.
- Утиные истории.
А потом мы стали ездить вдвоем с папаней на охоту. Первые мои (и, наверное, как первая любовь, милые сердцу) охоты уже С РУЖЬЕМ – это охоты по водоплавающей дичи. Наверное, у многих именно так, т.к. утиная охота считается самой доступной, но могу отвечать только за себя, — ДА, это ТАК.
Среди военно-охотничьих хозяйств на территории бывшей Советской Латвии, по утке специализировались 3 охотбазы, располагавшиеся на системе озер, самым известным из которых является оз. Энгуре. Правила охоты на базах немного разнились по степени свободы перемещения по озеру во время охоты. Но обустройство было практически одинаковым. Домик, поделенный на комнаты, в каждой от 2 до 10 железных коек, постели заправлены чистым бельем, + стол и несколько стульев. В каждом домике небольшая кухонька с баллонным газом, недалеко от крыльца стационарный мангал. По числу, вдвое меньшем, чем коек, у небольшой пристани стоят свежевыкрашенные перед началом сезона в зеленый цвет аккуратненькие деревянные плоскодонки, внешне абсолютно одинаковые, как близнецы-братья, если бы не нанесенные на каждую белой краской номера, от 1 до 30-40, не помню точно. В стоящем у причала сарае – тоже одинаковые, за исключением таких же номеров, принадлежности: весла, длинный раздвоенный на толстом конце шест, совок для вычерпывания воды, пенопластовый спасательный круг, 2 подстилки «под 5-ю точку», грузы для якорения, ключ от причального замка с поплавком.
У причала здоровенный столб с прожектором: возвращаться потемну по протокам без ориентира непросто. Вдоль периметра озера торчат в камышах с определенным промежутком воткнутые в дно жерди с четко видимыми над камышами белыми табличками с номерами, соответствующими номерам на лодках. Необходимо заметить, что охота там в выходные дни во временнОм измерении организована иначе, чем в тех российских хозяйствах, где я бывал. Пятница у многих рабочая, поэтому выехать на охоту обычно удается только с утра в субботу. Соответственно, добравшись и расположившись примерно к обеду, захватываешь только вечернюю зорьку. А в воскресенье после обеда надо уже собираться обратно, т.к. утром в понедельник всем опять на работу, и получается, в твоем распоряжении – одна утрянка. Поэтому, покупая СУТОЧНУЮ путевку, подразумевается именно так: субботняя вечорка + утро воскресенья. Сейчас же у нас берут за каждый день полную цену, независимо от того, полный день охотишься, или половину.
Однако, вернемся к Энгуре. Путевки на каждую базу продают по числу койко/лодко/мест. Приехали, распаковались, заняли койки в комнатах, в зависимости от состава компаний, наскоро перекусили, и – вперед на пристань, разыгрывать лотерею по номерам лодок. На первой базе это принципиально, там не разрешается отплывать от заданной позиции (по номеру на жердочке) в камышах больше, чем на 50 м. Это в целях безопасности. База для более ленивых, стал на номер, и жди лёта. Вторая база – более демократичная, там номера на жердочках больше для ориентиров по периметру, а плавать можно где угодно, техника безопасности и мешание коллегам – это по «понятиям». Третья база – для тех, кому не хватило места на первых двух.
После розыгрыша, представитель от каждой лодки расписывается в получении весел и причиндалов, погрузка и – вперед в пампасы! Важно налечь на весла, чтобы занять излюбленную позицию перед началом стрельбы, которая открывается в 16:00 субботы и заканчивается в 12:00 воскресенья. В воскресенье к этому времени съезжаются уже рыбаки, сменяя охотников. Ночью желающие, особенно на дальних позициях, могут оставаться на воде в лодках, но большинство возвращаются на базу для теплого ужина, обмена мнениями с коллегами и скоротечного сна. Охота с подхода на лодке очень увлекательна.
Например, пришли на веслах к камышам на противоположный край озера. Там один охотник становится на носу лодки с ружьем, а другой на корме, тоже стоя, толкается шестом, стараясь попасть раздвоенным концом шеста в корни камышей, а не в ил. Главная задача при этом – придавать лодке, соблюдая при этом максимально возможную скорость и равномерность движения, такую траекторию вдоль камышей, чтобы борт проходил от крайних стеблей в 1-2 см, но не касался ни в коем случае. В тихий рассветный час такое касание звучит, как грохочащая бегущая якорная цепь на линкоре. Целое искусство, тренируемое до совершенства. Плеск шестом по воде, не говоря уже о касании им борта лодки, тоже не допускается, должна соблюдаться полная бесшумность движения. Утка тогда не ожидает заранее появления опасности, что и требуется.
Поскольку край камыша обычно извилист, да и немало «внутренних оконцев» можно заметить, стоя в рост на лодке, при той плотности дичи надо быть наготове. Плавни… Проворонил, и вот уже жирный крякаш с громким потревоженным криком взлетает, сотрясая мощными взмахами крыльев более редкий в месте взлета камыш, теперь он уже поднялся почти вертикально над недавним убежищем, и подается, унося желанную добычу дальше в камыши или осоку…
Если не успел мгновенно обернуться назад на шум в такой момент, лучше уже вовсе не стрелять: даже уронив такого красавца, найти его мало надежды. Глубина не позволит пройти в «болотниках» к предполагаемому месту падения, а лодку не пустит густой камыш. Да и даже если заросли камыша удастся в конце концов победить, все равно нет гарантии, что даже чисто битая птица осталась на плаву. Каждый охотник прекрасно знает, как ныряет смертельно раненый подранок любой утки или лысухи, не говоря уже про нырковых. Уцепившись внизу за корень какого-нибудь растения, он добровольно хоронит себя в родных водах, не доставаясь страждущему неудачнику. Вроде, вот, прямо здесь плюхнулся, на открытой воде, вот лист кувшинки – ориентир, куда же ты делся, паршивец? Крутишься, крутишься на лодке… БА! Что это там белеется, то ли на дне какая-то хрень лежит? Веслом поддеваешь, да вот же она, едва живая, всплыла, только когда веслом из-под низу поддел! Белелось-то светло-серенькое пузо! Лови, блин! Да я… Дык, удерет жешь! Блин, стреляй! Да куда – разобьешь, греби давай! Т.М.!!!
В конце концов, набрав полный рукав озерной воды, носовому охотнику удается схватить утикающего беглеца в полуметре от спасительного для него камыша за заметно висящее крыло и втянуть в лодку, перехватив второй рукой за шею. Мало того, хитрец таки не хочет умирать без почета. Запиханный под носовое сиденье, к дюжине уже почивших его собратьев в компанию, он поначалу притворяется дохлым, но вот только лодка осторожно раздвигает носом реденькие камыши, просачиваясь во внутреннее озерко среди растительности, где привольно себя чувствует стайка чернети, подъедаясь на любимых водорослях (до сих пор, к стыду своему, не знаю названия, только внешне), и уже стоишь, почти вложившись… ну вот еще метр… еще полметра, как наш герой, внезапно проснувшись, суматошно хлопает перебитыми крыльями, обращая внимание живых пернатых на воле, и те, заметив непрошеных гостей, срываются на подъем… Бах, Бах! Слава Богу, один остается на месте, а другой плюхается шумно в воду, подстриженный на взлете, но тут же начинает кружить… Не дай Бог, опять, судорожно выкидываешь в лодку стреляные гильзы, патроны… второй не лезет, как назло, в патронник, блин, задом наперед толкаю, не глядя, придурок, есть, сложил. Где? Оп-па, его и нет уже…
И все повторяется. А то, бывает, его ищешь, а он всплыл и к корме собственной лодки притулился, да возле борта и затих, только воздух в перьях не дает потонуть, хорошо, что под носом догадался поглядеть… Чего ж ты выкобенивался, дружок, под лавкой, сигналы своим подавал, да еще после того, как я тебе башку отвернул, а? Глядь, теперь уже совсем открякался… Ну, видать, плохо отвернул…
Обычно договариваемся, что либо до первого выстрела, либо до первого взятого. Потом охотники, кормовой «трудяга» и носовой «стрелок», меняются местами. Так мы с папаней охотилис ь с одним ружьем. Да в этой ситуации, даже когда уже потом и стали оба с ружьями, второму редко бывает возможность выстрелить. Во-первых, смотрим обычно вперед, а через голову не будешь ведь стрелять, а во-вторых, маневр лодкой не менее важен, чем действия стреляющего, а взять в руки ружье, — значит бросить шест (а потом, кстати, еще лови его!). Другое дело, когда, умаявшись оба, решаем стать. Лодка тогда взрезает в нужном месте мысок камыша, так, чтобы, не выходя носом с противоположной стороны, все же позволяла носовому приемлемо осматривать ареал, не вставая с места, но и кормовой, будучи достаточно замаскированным, тоже мог следить за своим сектором. Отогнутые в стороны раздвинутые бортами камыши, пригибаем по возможности над лодкой для улучшения маскировки «с воздуха». И, приготовив оружие и направив его во внешние стороны носа и кормы, достаем из-под заднего сиденья рюкзак с припасенной снедью.
При дефиците, начатом в горбачевские времена, вместо фляжки с водкой случалось иметь «охотничье шампанское», представляющее собой технический спирт, разведенный Пепси-Колой в пропорции 50/50. Зверский напиток получался заведомо крепче 40 градусов, а шибающие изнутри при выпивании газы давали недетскую отрыжку, глаза от выпрыгивания приходилось придерживать пальцами свободной руки. На закуску извлекаются домашние холодные котлеты, зажаренные накануне мамулей, традиционные для всех путешественников вареные яйца, какая-нибудь колбаска или купленный в пятницу на рынке полукопченый карбонад, свежие помидоры и огурчики, сорванные сегодня утром на даче, зеленый лучок с луковичкой, оттуда же, и другие нехитрые припасы. Выпивали всегда по 3 раза, плеснув на донышко крышки из-под термоса (как и все предприятия, РВЗ имел в своем бомбоубежище НЗ по линии «гражданской обороны», вот по мере «проверок и израсходования» и списывались новенькие термосы с колбами из нержавейки, очень удобные на охоте). Трапезу обычно завершала та же крышка, только с крепким душистым чаем, или спелый сочный персик. Однако, статистика говорит, что только стоит присесть, как тут же начинается бешеный лет. Приходилось бросать надкушенный бутерброд и хвататься за двустволку. Тут даже традиция возникла: если долго что-то ничего не взлетает, то, значит, пора сесть, «переломить масть», — и верно, тотчас начинают проноситься прямо над головой. А вот уже и вечереет.
Хорошо, когда нет ветра, идти на базу, поглядывая через плечо в сгущающихся сумерках на яркий фонарь на другой стороне, одно удовольствие. Когда ветер и волна, по широкой глади идти бывает на веслах стремно, стараешься разворачивать хотя бы под тупым углом к волне, чтобы не заплескивало. А, впрочем, все равно хорошо! Пока еще хоть что-то видно, на носу уже сидишь, но все еще с ружьем наготове. Вроде, на небе уже и не видать нихрена, но по отражению на воде видно тень, а главное – ЗВУК! Этот звук невозможно забыть из тысячи, и, даже услышав его ночью, спросонья и в пьяном угаре, не только не спутаешь больше ни с чем, но он заставляет немедленно встрепенуться и начать вглядываться в бездонное небо. «Фых-фых-фых-фых-фых-фых-фых…», — учащенно машут где-то над головой утиные крылья, … Нет, прошла мимо… Ага, да вот же она, про&боглазил, совсем над головой шла!
Ну, вот уже и «родные» камыши, протока, ведущая непосредственно к базе. На входе в эту протоку – характерный кол, на повороте – еще один, а после третьего можно заметить уже и сам причал. Перетаскивание основных вещей, чтобы не намокли от росы, уток – в тряпочный мешок пока, чтобы не сели мухи, пока будем на утрянке. Дышится в сосновом бору – божественно! Как бы ни не хотелось вставать в первые секунды пробуждения, но охота – это ОХОТА, ради этого приехали. И вот уже гребем, стараясь опередить занимающийся на горизонте рассвет, к своим потайным ориентирам. По утреннему туманчику полусонные утки, даже во вчера обшаренных закутках – лакомая и желанная добыча. Потом, с рассветом – ЛЁТ. Тут уж надо только встать в камыши и не зевать! С закруглением лёта – опять по вчерашнему сценарию, кто-то на шест, и поехали.
Когда возвращаешься, к 12:30 на пристани ждут уже пара молодых ребят или девчат, видно, практиканты-орнитологи. Просят показать, кого настреляли, и переписывают все в свою книжечку, если есть окольцованные, то более внимательно. Статистика! С 13:00 начинается вотчина рыболовов, но в принципе после 12:00 стрелять уже не разрешается из безопасности – самые нетерпеливые из них уже гребут навстречу. Они не мешали нам в течение суток, — и мы им не будем в положенное им время.
Теперь начинается самая утомительная из всех процедур. Это не гребля на верткой лодчонке, и не чистка оружия (это вообще удовольствие). Это – обработка битой дичи. Все вываливается где-нибудь в ближайшем овражке, и начинается щипка и потрошение. Брат, — тот вообще не терпит это занятие, сдирает шкурку «чулком» вместе с перьями, не мороча себе голову, но и лишая себя самой вкусной прелести – подкожного жирка. Запеченная вместе с кожей, нашпигованная чесночком и посыпанная пряностями, в фольге, утка неизмеримо сочнее, ароматнее и эстетичнее… Даже чомга (она же «большая поганка»), незаслуженно отвергаемая многими за якобы рыбный запах (а какой еще должен быть запах?), искусно приготовленная, вполне принимается за матерую кряковую. Возвращаться с охоты всегда немного грустно, хотя впереди и ждет более серьезная выпивка, под свежую дичь. Ведь готовился и ждал этого события недели и месяцы, и в сравнении с этим промежутком, о пролетевшем, как миг, счастье, всегда вспоминается с сожалением, несмотря ни на какие проявления удачи, и полные добычи закрома.
————————
Должен заметить, что с первых же покупок скудно тогда имевшегося в двух рижских магазинах (кроме Суворова, военохотовского, был еще на Кришьяна Барона, гражданский, где нас недолюбливали, но он, в отличии от конкурента, и по сей день сохранился) охотничьего оснащения, я настоял на приобретении в первую очередь комплектующих для самостоятельного снаряжения патронов. Паршивого качества УПС приходилось регулярно чинить своими силами, дефицит был то с дробью, то с пыжами, то с гильзами, но К НАЧАЛУ СЕЗОНА я по-любому как-то изгалялся, чтобы недостатка в боеприпасах не ощущалось. Обычно на само открытие можно было легко сжечь до 50 патронов, в последующие выезды, естественно, поскромнее. Поэтому к середине августа заряжал минимум по 200 на каждого. Вообще, все это увлекательное занятие мне всегда очень нравилось. Вычитывал интересные нестандартные варианты снаряжения из журнала «Охота и охотничье хозяйство», на который отец оформил годовую подписку, и экспериментировал, пробовал прогрессивные методы, изготовлял самодельные приспособления…
Но как-то совпало начало гребаной «перестройки», вместе с еще большим дефицитом, а самое главное, полным бардаком, мое дальнейшее продвижение по службе, отсутствие единомышленников-охотников среди ближайших сослуживцев и как-то все навалилось… До этого всеми правдами и неправдами я из кожи вон лез, чтобы спланировать очередной отпуск именно со второй декады августа, чтобы съездить на хорошо знакомые озера в Латвию. А тут как-то не задалось в какой-то промежуток времени. Служил я тогда уже начальником лаборатории в Военно-Инженерной Академии (теперь, основанная еще Петром Первым, упразднена за ненадобностью), и состоял в том же коллективе. Естественно, кому нужен молодой начальник лаборатории, при сложившемся и состоявшемся коллективе, состоящем в основном из преподавателей и отставников-пенсионеров?
Но «под лежачий камень вода не течет», в общем, стал нужен и я. По роду должности, был у меня некий доступ к некоторым деталям и материалам, а неудовлетворенная страсть к охоте накопилась к тому моменту бешеная. В общем, зам. нашего коллектива был прапорщик из батальона обеспечения, родом со Смоленщины, из маленькой деревушки возле Дорогобужа, неподалеку от Сафоново. В деревушке жила тогда его мать, а местный охотовед Сашка был его хороший знакомый. И начали мы туда наезжать время от времени, охотясь по договоренности и выписывая путевки в зависимости от той помощи, которую могли оказать хозяйству. Со временем в наш коллектив удалось привлечь и нового начальника автослужбы академии, и начальника службы ГСМ, и стали мы… Но это все было уже потом, а первый мой выезд с этим коллективом был нехарактерным для тех условий, но очень желанным для меня. А именно, это был первый и единственный, по крайней мере, из тех, в которых я участвовал, выезд по водоплавающим.
Это была охота, в которой я что-то (как мне казалось, уже немало) понимал, и я не чувствовал после рижских плавней себя новичком. Лишь получив приглашение и отработав разрешение отсутствовать на службе всю пятницу и половину четверга, я ринулся на добычу боеприпасов. Все мои запасы, инструмент и заготовки оставались в Риге, т.к. больше нигде я пока не охотился. С собой – только ружье, которое надо было хранить по месту прописки, и кое-что из экипировки. При том, что уже начинался сезон охоты, обстановка со снабжением в магазинах и так была отягощена неразберихой в стране.
Если не ошибаюсь, в Москве было 5 или 6 охотничьих магазинов, и до 19:00 надо было объехать все. В последнем из них, на ул.Кирова (теперь Мясницкая) ДАВАЛИ патроны. В папковых гильзах, Рекорд, но это было единственное, что я нашел. Давали, уже не помню, по сколько в одни руки, по 10 или 20, что по моим меркам являлось смехотворным количеством. Давка. Умом уже не упомню, как мне это удалось, но где хитростью, где мольбой, где подкупом, простояв несколько раз и упросив еще какого-то охотника, я приобрел каким-то образом штук 60 вожделенных картриджей. Я был готов!
Личный автомобиль считался тогда роскошью. Поэтому ездили в основном поездом с Белорусского вокзала. Сбор всегда назначался «под памятником Марксу», сейчас снесенном, на площадке перед поездами дальнего следования, служившим прекрасным ориентиром, безо всякой политической подоплеки. Занималась пара-тройка купе в общем вагоне, оружие хоронили под одну из лавок, рюкзаки наверх, и, «под стук колес» начинала исполняться важная традиция, сулившая несказанную удачу, буде исполнена. С собой каждый обязан был везти пол-литровую бутылку водки, и часть этого запаса непременно уничтожалась немедленно после отъезда. Соснуть, как правило, не удавалось:
300 км от Москвы – невеликое расстояние, и около 4:00 наша банда вывалилась на сафоновской платформе. С собой – обыкновенный брезентовый рюкзачишко и ружье в мягком чехле. Так у каждого, + кто-то должен вдвоем переть здоровенную 2-местную лодку из толстой резины, +общественная еда в полиэтиленовых пакетах, +тент, +простеганный обрезиненный с одной стороны ватный чехол от вверенной мне военной техники (планировалось спать в нем втроем вместо спальников), в общем, «обвешанные утюгами и двигателями внутреннего сгорания» мы двинулись на автобусную остановку. Пока дотелепались, до отправления первого автобуса оставалось минут 20, еле разобрались с билетами, и пора было грузиться. Специально для нас водитель открыл заднюю дверь «львовского» рейсового транспорта, и мы оккупировали всю заднюю часть, включая заваленную рюкзаками подножку, под неудовольствие местных бабок, спешащих куда-то по своим неведомым делам. Но, так или иначе, едем дальше.
Приехали до какой-то (сейчас не вспомню) остановки, лежащей в обозримой близости от материнского домика нашего предводителя. Уже к этому моменту я в сладких грезах вспоминал прочитанные в журналах рекомендации об устройстве самодельного станкового рюкзака, или хотя бы поняги… Боезапас тянул вниз, что-то сильно и неудобно давило в спину, несмотря на проложенную офицерскую плащ-накидку, тонкие фабричные ремни больно резали плечи. В общем, до дома, где намечался привал, я дошел на издыхании.
Как там, в «законах Мэрфи»: «КТО ВАМ СКАЗАЛ, ЧТО ЭТО БЫЛА ЧЕРНАЯ ПОЛОСА?!». Перед самой калиткой в рюкзаке что-то хрустнуло, и на спину полился кипяток… Ведь отцовский списанный термос из нержавейки остался тоже в Риге, и с собой пришлось в этот раз взять шикарный китайский 2-литровый термос… со стеклянной колбой! Так вот что мне так давило в спину… Осколки выброшены, вещи отжаты, насколько можно, вот и пора продолжать движение. Ну, хоть легче нести теперь будет… Не помню, как, но как-то мы все-таки дошли со своим скарбом. Помню, в одном месте надували лодку и переплывали протоку метров 70 по очереди.
Место, на которое мы наконец добрались, было лесом, окруженным почти со всех сторон водой, и неподалеку были еще небольшие островки, от 2 до 10 м в диаметре, на которые надо было переправиться, чтобы, замаскировавшись, ждать лёта. Для меня, привыкшего к более мобильному способу, это было непривычно. К тому же, я вообще не мог понять, что происходит. Запас патронов таял на глазах, но утки продолжали лететь дальше, как ни в чем ни бывало! Неужели я настолько разучился стрелять из-за вынужденного перерыва, что банально мажу? Вижу, как у соседних островков исправно валятся крякаши и чирки, и пелена стыда застилает глаза… Пробую делать больше или меньше упреждение, лучше выцеливать, или, наоборот, подпускать насколько возможно, ближе, все бесполезно… Не знаю, как и показаться на глаза соратникам…
Ночуем под навесом из брезента, закрепленным от земли под углом вверх в сторону костра, для функции «экрана», расположившись рядком на лапнике, кто в спальниках, кто в моем чехле. Тут он и пригодился, под утро похолодало. Для чистоты эксперимента, на другой день попросил у более опытного товарища пару-тройку самокрутных патронов, в обмен на свои. У неоднократного астраханьщика, все патроны были запаяны парафином в пакеты из-под молока, чтобы не боялись ни сырости, ни даже перевернутой лодки. Осмотрев, что я предлагаю взамен, он отказался от моих фабричных, просто подарил пару своих, что я и принял с благодарностью. И это были единственные выстрелы из всех, которыми мне удалось сразить селезня.
Причем, я настоял, чтобы мы не только сидели сиднями на островках, но и попробовали охотить с подхода, однако вертлявая безкилевая надувнушка не позволяла плыть бесшумно, к тому же норовя вылезти на открытую воду, где мы представали перед утиными взорами. Тем не менее, по окончании охоты, вся добыча, оставшаяся не съеденной в общем котле, была поделена поровну на всех участников и разыграна по-честному. Мне, как и всем, досталось 3 или 4, и от этого неловкость долго не проходила. Однако, потом, значительно позже, до меня дошел великий смысл охотничьего братства и благородной взаимовыручки. Мало того, как-то раз, уже через несколько лет, когда впервые делил, уже на правах старшего, добытых мною 10 уток, на 5 человек, включая 3 новичков, пришло понимание, что делиться своим – это отдельная радость и особое удовлетворение.
Впрочем, возвращаясь к тому выезду, не обошлось там и без курьезов. Кто-то застрелил огромную ворону и припер ее в лагерь. Пошутили, пошутили, да и спрятали ее «стрелку» в его рюкзак, положив под битых уток. Сначала думали посмеяться, да потом так и забыли. Коллеги сказывали, что обижался он потом на нас в академии, неудобно получилось при жене… С тем коллективом я после того немало ездил, но все на копытных. А вот по утке у меня образовалась другая серия выездов, совсем по другую сторону от Первопрестольной…
————————
Связана была эта серия уже со службой в Управлении Начальника Инженерных войск. Так получилось, что в тот момент опять по ряду причин произошел у меня изрядный перерыв в охотничьих выездах. К тому времени я уже обзавелся старенькой отцовской «Волгой», перегнав ее из Риги, т.е. был уже полностью самостоятелен и мобилен. Охота и охотники меня всегда интересовали, и мало-помалу, перейдя уже из академического коллектива в новый (он оказался объединенным с «танкистами», чье Управление оказалось соседствующим с нашим по этажу), стал знакомиться с потенциальными коллегами по подобным мероприятиям. Познакомился я и с Володей К., служившим в соседнем отделе и, как выяснилось позже, он и жил в одном доме со мной, что и предопределило наше долгое и небесполезное знакомство.
Я не оговорился насчет «как выяснилось позже», т.к. все уезжали на службу спозаранку, а возвращались, когда придется. И сейчас, спустя почти 20 лет после заселения этого нового дома в начинавшем строиться микрорайоне на окраине Москвы, я не узнаю в лицо всех жильцов своего подъезда, а Володя живет по сей день в соседнем. Мой новый приятель оказался заядлым охотником, и если бы не его периодическое увлечение еще и спиртным, он мог бы быть идеальным компаньоном. Его, с его братом Сергеем, приучил к охоте отец, которого в свою очередь дед, и т.д. Мало того, Сергей, будучи тогда еще доцентом (а позже – профессором), по сей день проживает в подмосковном Воскресенске, небольшом городе по рязанскому направлению.
Серега, как и его брат, унаследовал любовь к Природе, и вдобавок, как свои пять пальцев, знает родной район, чему способствует то, что, не являясь владельцем автотранспорта, облазил его вдоль и поперек пешим порядком. Тогда еще жив был его курцхаар по кличке Рой, особенно славившийся своей любовью к тыренью шашлыков и колбасы со стола, но впрочем, иногда, в охотку, удосуживавшийся и доставанием утки из воды, а то и подъемом зайца. С Володей мы ездили в разные места, в т.ч. промышляли лося и кабана в Ярославской, Ивановской и Владимирской областях, хорошо ему знакомых по предыдущей службе.
В эпоху «перестройки», поставленные на грань выживания, егеря и охотоведы брали, как в магазине, лосятину вместо говядины, а кабанятину вместо свинины, и я не уверен, что все оформлялось установленным порядком, т.к. приглашались мы только на «товарищеские» охоты с хозяевами. Конечно, это в конечном итоге предопределило судьбу популяций в этих хозяйствах. Впрочем, можно ли за это судить людей, которым необходимо было чем-то кормить свои семьи, при том, ничего, кроме охоты, они не знали, а государство внезапно отвернулось…
Но ввиду близости к Москве Воскресенского района, и непосредственно интегрированной в него Виноградовской поймы, большая часть наших похождений связана непосредственно с этими местами. Если кто не знает, бывшее военное Виноградовское хозяйство было тогда отнято у Министерства обороны с целью создания там заказника. Гуси, особенно весной, присаживались и отдыхали там многотысячными стадами. Я сам, увидев такое в первый раз, отказывался верить собственным глазам: вся поверхность до горизонта представляла сероватую копошащуюся массу гусиных голов. Там охотиться не разрешалось (по крайней мере, не с нашим рылом, а высшие чины устраивали приличную канонаду), но на подлете к пойме мы выступали не раз, в т.ч. и небезуспешно.
Особенно мне всегда нравилось одно местечко в маленькой березовой рощице на холме, окруженной со всех сторон пашней. Прямо по краю рощи протекал ручей, проточивший приличный овраг, и втекающий в озерцо по другую сторону от березняка. Пробравшись с пятницы на своих, тогда недоприводных, машинках, по раскисшему весной краю пашни, к самой высокой точке этого холма, надо было застолбить место. Самый большой недостаток ближнего подмосковья – это превышение плотности охотников (и «охотниЧков») выше разумных пределов, особенно в день открытия сезона. Лагерь мы разбивали в самой рощице, а машины бросали по другую сторону ручья, на краю поля. Вечером жгли костер, ставили емкости для сбора живительного березового сока, жарили шашлыки и, естественно, немного выпивали «за открытие». Пару раз даже слышали там тянущего, невесть откуда взявшегося, вальдшнепа.
Пробовали иногда рыть окопы, прямо на поле, иногда просто растягивали масксеть на колышках, или мастерили скрадок из вороха прошлогодней соломы над бороздой. Но чаще всего, не мудрствуя лукаво, использовали торчащие по краю оврага кусты с целью маскировки. К рассвету в любом случае вокруг уже торчали к небу чужие двустволки и полуавтоматы, поэтому, убитый на рытье позиции вечер не давал гарантии, что до тебя будет долетать хоть что-то живое, и целесообразность более мобильного стиля зачастую себя оправдывала. Все без исключения воскресенские охотники беззастенчиво стреляли картечью, на предельной высоте, и переменить эту традицию никто был не в силах. Бывало, сбивали, что было хорошо видно на большом открытом пространстве над озимыми. Но канонада во время пролета стояла такая, что казалось, что возить битую птицу придется грузовиками.
Особенностью лагеря в березняке являлось то, что много выпивать там было нельзя, т.к. для ночлега предстояло перейти через этот самый ручей, к машинам, и перспектива заночевать в мокрой, измазанной в жиже, амуниции после «купания», не улыбалась. Впрочем, всякое бывало, кто без греха, а Володя, как истинный «морж», иногда оставался спать прямо у затухающего костра. Мне всегда импонирует его традиция купаться (в прямом, хорошем смысле) в любую погоду, в любом месте и любое время года. Стоит лишь, в шутку, или всерьез, озвучить вопрос «купаться пойдем?», как он уже готов, независимо от состояния или «состояния». Со временем, уже уволившись в запас и начав зарабатывать, стал привозить я туда и гусиные чучела, и пытаться как-то приобщить к «культурной» охоте своих друзей, и они честно пытались, однако переломить окружающую традицию непросто.
Но больше всего мне по нраву в тех угодьях именно осенняя охота, когда молодые выводки уток всех мастей, окрепнув и став на крыло, гоняют, не уступая своим родителям. Водоплавающих в тех угодьях немало, и, хотя из-за потока желающих, с «выбиванием путевок на открытие» всегда были и будут проблемы, нам обычно помогало одно обстоятельство. И Москва-река, и Отра, не говоря уже про обилие больших и маленьких озер, стариц и болотинок, так петляют, что образуют довольно причудливую сеть суши и водоемов, по краю которых проходит разграничение территорий двух хозяйств: Воскресенского (гражданского) и Бронницкого (военного). И, поскольку мы с Володей состояли при главкоматовском коллективе, а Серега по месту жительства, то у нас выработалось негласное правило: либо я беру на всю команду путевки в Земледельческом переулке, либо Серега берет их, тоже на всех, естественно, у знакомого егеря Матвеича. В зависимости от этого, наша охота происходила либо на одном, либо на другом берегу, чтобы не нарушать суверенитет ведомств.
Водоплавающим же, как известно, «до лампочки» любые границы, и летают они одинаково интенсивно на обоих берегах. В августе погода замечательная, пахнет разнотравьем, и часто бывает тепло так, что уже не только Володя готов ночевать у костра и купаться в водах реки… Ляпотааа… Природе прощаешь даже обилие комарья за тот всплеск счастья и энтузиазма, который испытываешь, долетев, как на крыльях, до места предполагаемого бивуака и разглядывая, еще не переодевшись из цивильного (в пятницу же все работали), кормящихся в 40 метрах кряковых, чернеть или болотных курочек. Вот и начинается вечерний облет, пускай проветрятся, разомнут крылышки! Как издеваются, будто знают, что им ничего сегодня не угрожает! Эх, если бы завтра так, думает каждый, наслаждаясь идиллией… Открытие – только утром, поэтому только смотреть и любоваться… О, у кого-то за лесом нервы не выдержали, одинокий выстрел… Ну, это на его совести.
На воду к вечеру опускается туман, который густеет по мере наступления сумерек. Ну все, выпили-закусили, пора вздремнуть, чтобы завтра быть бодрым и не «зевать» налетающих. По возможности, отец стал приезжать на такое открытие из Риги (после ликвидации там военно-охотничьего общества, его ружье пришлось перерегистрировать на мое имя и привезти в Москву, с тех пор там он не охотился). Уж сколько там настреляешь – не так важно, но насмотреться можно вдоволь, а приятная компания в сочетании с ночевкой на Природе, с проникновением в ее всеобъемлющую сущность – дорогого стоит… И, что еще важно, самое большое счастье – это, наверное, ОЖИДАНИЕ счастья. Вот, завтра (сегодня?) встану спозаранку, подкрадусь потихонечку, пока туман не развеется, к берегу за тем заветным, вросшим в воду, кустом, откуда рукой подать до того «окошка» между кувшинок, где вчера плюхались на ночевку жирные, как поросята, крякаши… Бог даст, они еще там и будут… Верный выстрел… А если поднимутся на крыло, могут пойти и над берегом… Тогда быстро в эту сторону… С этими мыслями и наваливается сон…
Просыпаюсь от грохота выстрела, почти рядом с машиной. Выскакиваю наружу, на ходу запихивая в непослушные загибающиеся болотники ноги с наспех намотанными портянками, спросонья не могу разобрать, что случилось, неужели проспал?! Где? Что?! Еще практически темно, только забрезжило на горизонте, но до берега 10 метров, в такую рань не имеет смысла, еще и лет не начинался… Приятель стоит с ружьем, указывая рукой на куст: «Там! … Заяц!». Медленно прихожу в себя. Ну, пошли глядеть… Несчастный одичавший котяра, оказавшийся не в нужном месте и не в нужное время, поплатился за свою опрометчивость, теперь закинут поглубже в тот же куст, приятель сконфужен, но сна уже нет… Ладно, костер уже потух, зато есть вчерашний, но еще горячий, чай в термосе. А вот уже и пора на позицию… Главное – бить либо над водой, либо над тропой, если упадет в густую траву на сенокосе, шансы найти добычу минимальны. Эх, если бы они летали, как вчера…
Помню, один из моих самых первых выездов в компании с братьями К., состоялся в лесопосадках молодых сосенок, посеянных на месте бывших разработок незнамо чего. В результате тех разработок (можно было бы назвать «торфоразработок», если бы имел место быть торф, а не песок) образовались некие, почти параллельные, цепочки озерков, от 10 до 50 м в ширину и от 30 до 300 м в длину, с промежутками от 10 м до километра между ними в цепочке, и около 500 м между цепочками. Поскольку в довольно густых посадках обычно присутствие определенного процента больных и засохших деревьев, неизбежно полное изобилие наисушайших дров для костра, который можно без труда палить хоть всю ночь напролет. Озерки преимущественно мелкие, от «по колено», до «по пояс», за исключением некоторых, обильно поросшие по всем берегам камышом и осокой, некоторые и сплошь заросшие. Рай для размножения и заселения утками. Здесь гнездятся и кряковые, и широконоска, и серая, и чернеть, среди чирковых, правда, преобладают одни трескунки. Давно, кстати, озадачивался вопросом, почему так: в конкретной местности будут изобиловать ЛИБО свистунки, ЛИБО трескунки, в крайне редких случаях – оба подвида (например, для меня открыт единственный подобный ареал обитания – в Кировской области).
Но в тот раз, весь сжавшийся, как пружина, от вынужденного воздержания от охоты, я так напрягся, что не мил был ни костерок с приятной компанией, ни спиртные напитки на природе, ни сон, и не пугала даже опасность заблудиться в местности с одинаковыми (похожими) озерами, которую я тогда видел впервые. Без устали шарахаясь как по ближайшим, так и удаленным «цепочкам», прочесывая камыши и подкрадываясь к водоемам, расположенным среди густых деревьев, я в конечном итоге тогда припер, как сейчас помню, аж 11 пластинчато-клювых (да простят меня орнитологи), что не всегда со мной случалось даже в прибалтийской «Мекке»… Какие-то бились влет, какие-то на взлете с воды, каких-то поднимал. За некоторыми лазил почти вплавь, доставая, и набрав при этом полные болотники.
Мои компаньоны, являющиеся аборигенами тех мест, были поражены таким результатам рейда, они едва только поднялись из-за «стола», чтобы озадачиться началом промысла, и не подозревали, что в этих местах вообще столько водится. Не удивительно, что место так мне понравилось, что через неделю я привез туда отца и брата. И снова мы настрелялись там вдоволь, по крайней мере, набили тоже более 10 экземпляров с разными трофейными качествами, правда, на этот раз сообща.
И после этого я совершил самую грубую ошибку всей своей жизни. Я решил навестить теперь уже знакомые мне места в третий раз, причем со своим 10-летним сыном. У парня не было тяги ни к оружию, ни к охоте. Ему жалко было наступать на дождевых червяков, выползающих на асфальт во время дождя. Но я надеялся показать ему красоту полета дикой утки, которых, я надеялся, мы увидим в изобилии, волшебство «работы» безотказной ТОЗ-34, прелесть костерка, удовольствие от легкого озноба при вечерней свежести у воды, и что это все вдохнет в него торжество реальности и истинной доброты. Увы. За сутки мы не наблюдали ни единой особи водоплавающих. При этом, парень, не признаваясь мне, очевидно, изрядно продрог вечером, от еды практически отказался, а спать ему, вероятно, я сильно помешал своим храпом. Картину дополнила разделка единственной моей добычи – ондатры, которая для неподготовленной психики, наверняка оказалась нелицеприятной. Так или иначе, но с тех пор он окончательно уверился в безрассудности моего главного увлечения в жизни. Не хотелось бы, чтобы кто-то повторил мою ошибку, потому и пишу это здесь.
- Лось.
В ту пору, когда я еще ездил с коллективом Академии, как я и говорил, большинство выездов у нас устраивались по копытному зверю. Т.е. «мясная охота», и для нас, офицеров, на которых государство «махнуло рукой», она была немалым подспорьем в деле пропитания семьи. Со временем, обзаведясь в компании, как уже упоминалось, начальником автослужбы и начальником службы ГСМ в своем коллективе, мы стали путешествовать более вольготно. Часто выделялась «вахта» на базе «шишиги», в которую грузился то отремонтированный задний мост, то бочка бензина, то ящик с чем-то неопределенным, а в оставшееся место грузились и мы сами. Но, по крайней мере, это было намного комфортнее, чем трястись в поезде, штурмовать автобус, а потом чиздовать пешим порядком в чистое поле со всей поклажей…
Правда, отдельным спортом являлась задача урезонить заядлых курильщиков. Мало того, что окна в вахте не открывались и не проветривались, посередине, практически всегда, ехала бочка с бензином для охотоведа, и крышка не припомню, чтобы хоть раз была герметичной… У охотоведа была такая же шишига, только бортовая, с тентом. Водил он ее обычно сам, или, если за рулем сидел его егерь, то он ехал на месте старшего. Причем, не мудрствуя лукаво, если при выдвижении на загонную, он видел какую-нибудь живность, распахивал дверку и делал 3-5 беглых выстрелов из своего СКС в течение 3-4 секунд, после чего мы шли собирать 2-3 подсвинков. Стрелял замечательно, причем боевыми, со спиленным на наждаке носиком, патронами. Может быть, с тех пор у меня и осталось уважительное отношение к полуавтомату на охоте.
Как правило, даже если не удавалось зафрахтовать «вахту», выезжая туда, мы уже не добирались пешком (нас подвозил на своей «шишиге» Сашка-охотовед), и останавливались мы не в полевом лагере, а в небольшом срубе, именовавшемся охотничьей базой. Основное место внутри помещения занимал большой стол со скамьями по обе стороны. Вдоль стен – несколько железных коек. Впрочем, когда спальных мест не хватало, койки и стол сдвигались таким образом, чтобы настелить на всю поверхность пола армейских ватных матрацев, и всем хватило места, на равных условиях. Слева у входа стояла печь, на которой приготовлялась наша нехитрая еда. Среди прочих стандартных атрибутов охоты (свежая печенка и т.п.) более всего врезалось блюдо под несимпатичным названием «ебуриха». Название приклеилось от наших старших товарищей, многократно «спевшихся» в астраханских «плавнях» и других совместных походах.
Суть блюда заключалась в использовании всех возможных подручных продуктов. Как правило, все участники в те времена брали на всякий случай с собой какие-нибудь консервы или сухие продукты (крупы, макароны и т.п.). Поэтому ебуриха приготавливалась очень просто: в большой котел наливалась вода и варились вместе макароны, каша и т.п., после чего туда добавлялось все, что есть. При наличии битой утки и т.п. дичь рубилась порционно на куски и отправлялась в котел, если нет (или дополнительно) туда же намечался путь для тушенки и рыбных консервов. Если повезло, то картошка, пара луковиц или, на худой конец, крапива, тоже могли найти там свой последний приют. Так или иначе, набегавшись на свежем воздухе, а то и с мороза, это варево уминалось за обе щеки, да так, что за уши не оттащить, все просили добавки.
Излишне напоминать, что правило «по бутылке водки на брата» на этих охотах неукоснительно чтилось и соблюдалось. Кто не мог найти водки, пер с собой равное количество казенного спирта. Единственным неудобством, накрепко засевшим в памяти, являлось то, что многие из закаленных в боях «аксакалов» были заядлыми курильщиками, причем выходить для этих дел на свежий воздух они наотрез отказывались. Поэтому к концу задушевных разговоров, всегда предшествующих охоте, в избе стоял «дым столбом» и заснуть из-за этого удавалось далеко не с первой попытки.
Одной из достопримечательностей этой базы был пес, кличку которого никак не могу вспомнить, хотя она и вертится все время «где-то рядом». Пес являл собою помесь невесть каких пород, но отличительной особенностью его был рост размером с теленка, включая громадную башку, у которой от гончака осталась только форма, с неласково клацающими зубами. Пес этот жил круглый год в собачьей будке соответствующих размеров, причем его никто никогда не кормил. Просто, выезжая от базы на загонную охоту, мы брали с собой и его. Точнее, он сам запрыгивал с места в кузов и сразу с опытом прижимался своим устрашающего размера телом к чьей-нибудь ноге, чтобы не качало на ухабах. Если владелец ноги предпринимал попытку какой-либо самостоятельности, он тут же оказывался поставленным на место и понимал бренность своего существования, как и временность своего владения данной частью тела, путем только демонстрации голоса и возможностей бескариесных клыков. После чего инцидент всегда бывал исчерпан и все ехали дальше молча, только искоса поглядывая на нашего четвероногого помощника.
В загон песик уходил без чьего-нибудь настойчивого упрашивания, и возвращался всегда сытым и умиляюще-облизывающимся. Степашек он пожирал мгновенно, а то и придавливал какого-нибудь поросенка или подсвинка. Как-то видел, как он расправился с брошенным ему при разделке лося каким-то непотребным куском, типа полового органа самца – звук был, напоминающий что-то среднее между турбиной авиационного двигателя и хлеборезки, но пока кусок еще по инерции летел, приземляясь в отверстую пасть, он, не снижая скорости, в ней и исчез. Иногда, если загон бывал особенно удачлив, собакен самостоятельно отправлялся на базу переваривать его результаты. По крайней мере, специально нашего добровольного загонщика никто не ждал.
В те годы у меня уже были за плечами взятые кабаны. Про косуль и оленей, честно говоря, я не особо помню, поскольку не оставили сколь-нибудь яркого следа в остросюжетности охот, с этим связанных. По медведю разговор особый и отдельный. Но точно не складывалось взаимопонимание с лосем. Сохатых били в том хозяйстве почти в каждый выезд, но, как это обычно бывает, из 10-15 стрелков стреляет в загоне только один-два, и лотерея работала не в мою пользу. Даже в тот раз, когда, при одной лицензии, взяли сразу трех (разбежалась семья, и на разных стрелков вышли бык, корова и теленок), я оставался не у дел вплоть до шкурения. Только при разделке участвовала моя гордость в лице разделочного ножа, изготовленного из железнодорожной пилы, и справившаяся со свежеванием 2 лосей без подзаточки. Позади было мое неудачное выступление, когда я, посчитав себя уже достаточно опытным, отошел от места, куда меня поставил руководитель, буквально на 30 м, посчитав свой выбор позиции более перспективным, но крупный секач прошел прямо по тому месту, где меня поставили. Но это все было в прошлом.
Мы приехали в очередной раз, в погоду, которая никак не могла благоприятствовать оптимизму. После небольшой оттепели, подтаявшей снег по всей поверхности, ударил приличный мороз, и образовалась твердая корка изо льда. Зверь всеми силами старался сидеть на месте, стронуть его не представлялось возможным. Любое движение – мало того, что выдавало присутствие живого хрустом продавливаемой обледеневшей корки, вынуждало резать об эту кромку кожу, даже в районе плотного камуса, при ходьбе. Все свежие зверовые следы были кровавы, собак брать не имело смысла. Вся надежда – на мастерство загонщиков.
Мой стрелковый номер располагался на лесной дороге, перед относительно открытым участком, слева ограниченным ельником, со стороны которого я и ждал потенциального появления зверя. У правой ноги стоял приклад взлелеянного ТОЗ-34, в обоих стволах которого лежали фабричные патроны с новомодной тогда пулей «Стрела». Уже начинали точить спорные по своей безопасности пули «Рубейкина», но пачка «Стрелы» лежала давно неоприходованной, и надо было с ней что-то делать, по любому шансы на удачу в этой охоте, по моим представлениям, были невелики. Мне кажется, что звук, который я в какой-то момент услышал, был первоначально даже не звуком, а интуицией. Затем интуиция переросла в уверенность.
Впереди, среди редких прутиков рябины или орешника, метрах в 150 от меня и чуть справа, со стороны открытого пространства, кто-то был. И он шел, по крайней мере, двигался. Хрум-хрум (ломается ледяная корка), потом тишина. Хрум-хрум, и все повторяется. Потом я увидел темное пятно, и намного позже я понял, что это лось. Как только я это понял и различил манеру движения, когда он, сделав переход в 1-2 шага, застывал неподвижно и только крутил большими ушами, улавливая источник опасности, происходящий, по его мнению, от сильно отставших загонщиков, я сделал следующее. Прямо передо мной, почти в створе с лесным исполином, росла довольно толстая береза. Не знаю, откуда мне засело в мозги (надеюсь, они тогда еще были), но самым серьезным упущением мне представлялось – встретиться взглядом с осторожным животным, мне казалось, что он сразу все поймет и исход нашей встречи будет предрешен не в сторону охотника. В то же время я, как учили, стоял (теперь уже в валенках, а не в резиновых сапогах) на заранее обтоптанной площадке, сходить с которой беззвучно было невозможно.
Тогда я, не меняя положения ног, смещаю свое тело, вместе с головой, в створ за эту самую березу, чтобы четвероногий был уже строго за ним, и мы друг друга гарантированно не видели. Сердце, в начальный момент готовое вырваться из груди под действием адреналина, теперь успокоилось и я стал оценивать ситуацию. С каждым осторожным шагом гиганта я убеждался, что лось не просто идет, а неуклонно приближается именно ко мне, пересекая открытый участок по диагонали. Я решил, что буду ждать до последнего (ведь наверняка желанный красавец не будет двигаться все время по прямой!), и как только он выйдет из-за дерева, и я буду обнаружен, придется стрелять. По крайней мере, расстояние уже будет более близким, а выстрел, соответственно, более верным. Под каждый «хрум-хрум» я начал проводить подготовительные мероприятия, как то: снял варежку с правой руки; кинул ее под ноги на вытоптанную площадку (озаботясь, чтобы упала тоже в створе с деревом); снял с предохранителя ружье; вложил шероховатый приклад в плечо, под воротник бушлата; почти изготовился.
Поняв по торчащим по обе стороны «моего» дерева буроватым бокам, что до зверя уже не более 20 м, я принимаю решение и на собственных ногах, как на шарнирах, не меняя положения, «выезжаю» из-за ствола, оставляя сохатого на линии прицела. И тут мы, действительно, встретились глазами… Что в них было? Думаю, в моих глазах он увидел свою смерть, а я в его – бескрайне удивление, откуда ЭТО здесь взялось? Поняв в доли секунды, что надо действовать, я нажал на задний спуск. Еще с детства, с тех пор, когда у меня соскочил палец и получился невольный дуплет, я всегда первый выстрел делаю именно задним, такая привычка. Я видел, как в грудину вошла пуля, а примерно за правой лопаткой полетела шерсть, и как махина сделала прыжок на 90 градусов, в сторону ельника. Я помню, как, в автоматизме, я поймал лопатку над прицельной планкой в момент приземления, и тоже нажал, уже второй раз. И как красавец рухнул на подкосившихся передних ногах в момент приземления. Как он пытался в состоянии аффекта встать, и я вложил еще пару пуль в стволы, но подняться ему не удалось, он так и остался лежать поверженным, стрелять не понадобилось…
Загон еще продолжался, с места сходить было нельзя, я мог видеть только бурую бочину, выступающую над снегом. Потом подошел руководитель и, еще издали, спросил «ты стрелял?» и, получив утвердительный ответ, «где кабан?». Поняв, что я стрелял по лосю, он вначале удивился, т.к. в загоне были и кабаны, но потом поздравил. Взрослый бык, с еще кровавыми следами недавно сброшенных рогов. Кстати, как выяснилось, вторым выстрелом я таки завысил на нервной почве, достаточно оказалось первого. Это был первый взятый в моей жизни лось. Конечно, были потом и другие, но именно первый мне запомнился в таких подробностях, которые кому-то могут показаться странными.
————————
Как ведь интересно устроена память: что было лет 30-35 назад – по крайней мере главные вещи, помнятся совершенно отчетливо, а вот вчерашние могут пронестись незаметно и не оставить и следа. Или это именно потому, что эти вещи действительно «ГЛАВНЫЕ»? Наверное, это правильно. Иначе бы был риск сойти с ума, перегрузив наш дохленький «компьютер» в башке.
Не знаю, буду ли еще писать что-то автобиографичное. Скорее всего, нет, ведь у каждого есть свои яркие воспоминания. Но мне показалось, что какие-то мои достижения и, наоборот, ошибки, могут помочь кому-то не наступать на грабли… Во всяком случае, большинство самого памятного, что просилось наружу, уже вплеснуто. А там – ДА ЗДРАВСТВУЕТ ОХОТА!
Вадим Семашев, 1974 – и на всегда…